Удельное значение группы приближается к 29%. Показывает отношение государственных органов к наделенной компетенции и полномочиям должностных лиц. (Состоит из коррупциогенных дефектов: «Определение компетенции по формуле «вправе»; «Широта дискреционных полномочий»; «Завышенные требования к лицу, предъявляемые для реализации принадлежащего ему права;).
Вывод: Попытки государственных органов и должностных лиц к расширению их компетенции и полномочий, в обход законодательно установленных процедур, являются коррупциогенными и при определенных условиях повышают вероятность коррупционных деяний.
3 группа – «Создание в проектах НПА нерегулируемых сфер и пробелов».
Группа занимает 26% от общего количества коррупциогенных замечаний по тем проектам НПА, которые вступили в силу. Основной характерный признак этой группы – попытка государственных служащих создать в своем лице имидж единственного и истинного толкователя спорных норм и положений будущих НПА. (Основана на действии коррупциогенных дефектов: «Наличие пробела в регулировании»; «Отсутствие административных процедур»; «Коллизии нормативных правовых актов»). Вывод: Зачастую в проектах НПА нормы и положения конструировались с использованием бланкетных и отсылочных норм, противоречивых по своему содержанию, а также зон умолчания по вопросам, требующим разъяснения и однозначного толкования, создавало возможность получения неправомерной выгоды государственными служащими в процессе их служебного контакта с юридическими и физическими лицами.
4 группа – «Нарушение баланса между законностью и целесообразностью регулирования общественных отношений».
Единственная и немногочисленная группа – (8%), которая направлена на сокрытие в проекте НПА его невостребованность общественными отношениями и надуманность его юридико-правовой природы. (Формируется коррупциогенным фактором «Ложные цели и приоритеты»).
Вывод: Разработка проектов НПА, в которых правовое пространство государства не нуждалось, но которые, в случае их принятия, могли бы предоставить государственным органам преимущественное положение в конкурентной среде или монополизацию некоторых функций, без надлежащих на то оснований, могла послужить основой для совершения коррупционных правонарушений.
5. Известно, что противодействие коррупции состоит из двух важнейших составляющих: борьба с коррупционными преступлениями (осуществляется правоохранительными органами в пределах их компетенции) и превенция коррупциогенных деяний (в виде профилактики и предупреждения коррупциогенности, осуществляемая государственными органами и общественными организациями). В частности, на превентивные меры возлагаются большие надежды, но к настоящему времени отсутствуют какие-либо упоминания об их эффективности (экономической, правовой, социальной) в сравнении с методами уголовного преследования. Собственно, об эффективности мер уголовного преследования за коррупционные правонарушения, тоже практически ничего не известно. В упоминавшемся НИИ, в 2011 году были проведены научные исследования по определению соотношения экономической эффективности указанных двух составляющих, по данным 2010 года. Оказалось, что экономическая эффективность системы мер по противодействию коррупционной преступности на 72% состояла из мер уголовного преследования и только на 28% из мер по предупреждению и профилактике, в том числе, такого их сегмента как научная антикоррупционная экспертиза проектов нормативных правовых актов. Экспертная оценка всего массива проектов НПА (подзаконные НПА+законопроекты) за 2010-2013 гг. показала изменение соотношения абсолютных значений показателей: 75% к 25%, а за период 2009-2014 годов показатель находился уже в пределах соотношения 78% к 22%. Известно, что увеличение раскрываемости преступлений на 1%, с последующей активной кампанией освещения этого в средствах массовой информации (профилактика), приводит к снижению преступлений на 0,5%. Отсюда, соотношение мер уголовного преследования и предупредительных, а также профилактических мер, должно приближаться к показателю, равного 50:50.
Вполне понятно, что эффективность сегмента «научная антикоррупционная экспертиза проектов НПА», в системе превенции коррупции, в настоящее время приближается к нулю, и это, в значительной степени, ослабляет роль предупреждения и профилактики.
Таким образом, выявленные конкретные мотивационные причины совершения коррупциогенных действий государственными служащими при разработке проектов НПА тоже являются новыми знаниями, понимание которых необходимо при разработке и реализации антикоррупционной политики государства.
Стадия «Научная», на первый взгляд, может показаться неуместной к процессу научной антикоррупционнной экспертизы проектов НПА. Дело в том, что в отличие от аналитической стадии, она требует генерации научных идей прикладного характера (без излишнего теоретизирования), организации проведения научных исследований по доказыванию либо опровержению выдвинутых гипотез, непредвзятому и объективному толкованию полученных результатов и т. Не секрет, что многие национальные школы других стран занимаются, в основном, только процессом антикоррупционной экспертизы, оставляя за рамками своего внимания аналитическую стадию, либо лишь ее поверхностным и частичным использованием. Примененим же результатов экспертной стадии и аналитической стадии процесса экспертизы, для последующего их использования в научных исследованиях, занимаются лишь единицы исследователей или исследовательских (научных) организаций. В этом скрывается очень важная часть большого потенциала научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА, а также действующих правовых актов. Именно научные исследования позволяют приоткрывать горизонт будущего о состоянии различных подсистем национального организма – системы высшего порядка. Ведь медицина совершенствуется не только в способах, методах и инструментарии удаления всего того, что несовместимо с дальнейшей жизнью организма или ослабляющего его, но, она, в первую очередь, совершенствуется в распознавании симптомов будущих болезней, их профилактики и лечения, ради недопущения «отрезания» атрофированных органов (минимизации таких случаев).
Научные исследования в любой отрасли производства (прикладные научные исследования) довольно сложные мероприятия, и, порой, неблагодарные. В виду своей сложности и затратности, некоторые высоколобые индивиды, наделенные властными полномочиями, предпочитают полагаться на собственный опыт и интуицию, пренебрегая результатами научных исследований. В некоторых делах, не требующих масштабности и абстрактности, умения конструировать и моделировать различные варианты решения и выбирать из них оптимальный (но, не средний!), этого вполне достаточно.
Как было продемонстрировано выше – в аналитической стадии, использование инструментария таких наук как «Статистика», «Эконометрика», «Криминология» и др., при анализе представительной информации, позволяет выявлять ряды динамики, тренды поведения определенных групп субъектов, соотношения, связи и закономерности, возникающие как реакция на воздействие внешних и внутренних раздражителей. При системном анализе эти изменения можно рассматривать как своеобразные симптомы состояния определенных подсистем национального организма – государства. Тем более, их периодическое поведение, с повторяющимися количественными изменениями, могут свидетельствовать о «здоровье», как структурных подразделений государственных органов (подсистем n-порядка), так подсистем более высокого порядка – государственных органов. Это как раз тот момент, когда «еще на том, или этом берегу» можно предупредить развитие деструктивных процессов, связанных с дальнейшим развитием коррупции в стране.
Несомненно, проведение только научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА привносит в превенцию коррупции крайне необходимый и важный вклад. Этот вклад может стать в несколько раз весомее, и просто незаменимым, при использовании в этом процессе научных исследований.
Для иллюстрации сказанного, автором отобраны несколько примеров из материалов, ежеквартально публиковавшихся в бюллетене «Сарапшы/Эксперт», издававшегося в НИИ государства и права имени Гайрата Сапаргалиева. Единственное отличие между настоящими примерами и материалами в бюллетене – отсутствие методики исследований, продиктованное ограниченными рамками данной статьи. При желании эти методики всегда доступны для обсуждения и повторения.
1.Так, в 2010 году, по данным указанного НИИ, устранение одного коррупциогенного дефекта из проекта подзаконного НПА снижало возможный ущерб (материальный вред), наносимый государству, в сумме 2,13 тенге. По данным за 2010 – 2012 годы указанный стоимостной показатель уже составил 38,7 тенге, а в среднем за 2010 – 2013 годы вплотную приблизился к 200 тенге. Экспертные оценки, за период 2009-2014 годов, по результатам деятельности только этого НИИ, увеличивают стоимостной показатель в 2,5 раза, т.е. доводят его до 500 тенге. Можно предположить, что если удельный вес экспертируемых НИИ проектов НПА составлял, в среднем, 46%, т.е. половину, от общего количества проектов НПА в стране, направляемых на научную антикоррупционную экспертизу, то указанный стоимостной показатель следует увеличить в 2 раза и он может превышать 1.000 тенге в расчете на сводное количество выявленных коррупциогенных замечания, которых за этот период было выявлено почти 200 000. Отсюда вклад превентивных мер, в виде научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА, в снижение возможного ущерба (материального вреда), наносимого экономике страны коррупциогенными дефектами за период 2009-2014 годов, составлял не менее 200 млн. тенге.
Помимо этого, общего показателя экономической эффективности, были рассчитаны и опубликованы и другие показатели экономической эффективности.
В планах исследовательской группы разрабатывался вариант научных исследований, направленных на изучение правовой эффективности – изменения правосознания субъектов правоотношений при разработке проектов НПА за единицу затрат времени и денежных средств.
Экономическая эффективность и правовая эффективность подводят к определению социальной эффективности, т.е. ценой каких усилий (материальных и нематериальных) возможен прогрес в развитии общества за счет совершенствования правовой базы.
2. Одним из направлений научных исследований в НИИ государства и права имени Гайрата Сапаргалиева являлось исследование коррупциогенности государственных органов. Под коррупциогенностью государственных органов предлагалось понимать совокупность предпосылок различного характера (правового, организационного, исполнительного, технологического и др.), которые закладывались в функции государственных органов, а затем не совсем адекватно формулировались в виде их компетенций, полномочий государственных служащих и их ответственности. Не секрет, что перечень функций некоторых государственных органов приближается к тысяче, а, соответственно, приблизительно к такому количеству приближается и количество компетенций, формулировки которых не всегда точны, однообразно толкуемые и адекватно охватывают содержание функции. Разночтения и представляют собой правовые предпосылки коррупциогенности государственных органов, изначально заложенные в последующее их функционирование.
Расчет оценочных суждений об отношении государственного органа к собственным недостаткам коррупциогенного характера получил название – определение рейтинга (места) государственного органа среди других государственных органах по единой расчетной шкале.
Расчетная шкала (графа VI, Таблицы 1)) состояла из произведения ряда индексов, рассчитываемых самостоятельно на базе объективных и представительных данных.
Так, индекс противодействия коррупции (графа III) представляет собой суммарную оценку усилий по противодействию коррупции, предпринимаемую государственным органом (самостоятельная разработка различных программ и планов по противодействию коррупции, участие в аналогичных мероприятиях, разрабатываемых правительством и др. вышестоящими органами, самостоятельное выявление попыток и фактов коррупционного поведения государственными служащими и др.). Это своего рода самооценка роли каждого государственного органа в системе государственных антикоррупционных мер и попытка позиционировать себя в сравнении с другими государственными органами в противодействии коррупции.
Фрагмент из Таблицы 1 показывает, что что индекс противодействия коррупции (ИВК), в 2012 году, практически у всех государственных органов, существенным образом не отличался, что свидетельствует о практически одинаковой (корпоративная солидарность?) самооценке усилий всех государственных органов в превенции коррупции.
Но вот графа IV проливает несколько иной свет на отношение государственного органа к коррупции и дает понимание тех болезненных симптомов в организме государственного органа, развивающихся в нем вследствие тех несоответствий между функциями и компетенциями, полномочиями и ответственностью, которые были заложены при образовании государственного органа. Они уже давно не приводились в соответствие с объективно складывающимися условиями. Коррупциогенные дефекты в проектах НПА, (как уже указывалось в аналитической части), выявленные экспертами показывают попытки государственных органов «застолбить» себе новую конфигурацию компетенций, полномочий и ответственности и построить некую отличительную архитектуру, вместо той, которая им досталась по наследству. Весьма благое намерение, жаль только, что оно осуществляется незаконными методами – внесением соответствующих поправок в обыкновенные проекты НПА, а не в статутные.
Различия в абсолютных значениях индексов этой графы весьма существенные и чувство корпоративной солидарности явно ослабевает!
Узкоспециализированный взляд на деятельность государственного органа, в виде оценки экспертом коррупциогенности пректов НПА, разрабатываемых государственным органом, сменяется восприятием коррупции в этом органе, полученным различными представителями, имевших отношения с ним (предприниматели, инвесторы, банковские служащие, граждане и д.р). Социологический опрос представляет собой оценку возможных коррупциогенных отношений между государственными служащими и клиентами – коррупциогенных, потому что юридически не задокументирован факт получения неправомерной выгоды. Численные значения индексов восприятия коррупции (ИВК) по государственным органам (графа V), тоже весьма существенным образом различаются.
Синтез трех указанных индексов, в виде агрегированного индекса (АИ), в графе VI, предоставляет возможность получить комплексную оценку деятельности государственного органа с позиций противодействия коррупции.Это спасает не только рубашки на груди, но и головы от посыпания пеплом.
Самое высокое численное значение агрегированного индекса (АИ), среди всех государственных органов, определяет первое место в рейтинге государственных органов по коррупциогенности в графе VII, и, соответственно, следующие места.
Интересно выглядела бы эта Таблица 1 при наличии графы VIII, в которой были бы показаны количественные показатели коррупционных фактов, выявленных органами уголовного преследования по подследственности. В результате можно было бы наочно убедиться в коррупциогенности и коррупционности государственных органов и их взаимосвязи и взаимозависимости. К сожалению, автор не может этого сделать, поскольку сведения о количестве зарегистрированных коррупционных преступлений напечатаны в «Сборнике о коррупционных преступлениях и правонарушениях в Республике Казахстан за …. год», издаваемого, в свое время, Комитетом по правовой статистике и специальным учетам ГП РК под грифом «ДСП». Вот такой вот, парадокс противодействия коррупции!
3. Следующим примером использования результатов научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА для научных исследований, имеющих прикладной характер, может быть пример научных исследований проблем, связанных с риском. В настоящей статье, имеющей больше информативный характер, чем научный, изложение различных научно-теоретических подходов к прикладному решению проблемы риска, вообще, и, в том числе, производственного риска, коррупционного риска и коррупциогенного риска, было бы неоправданным шагом. Тем более, что такие исследования еще, к сожалению, не носят завершенный характер. С другой стороны, замалчивать такие исследования, делать вид, что проблемы использования риска в современных быстроменяющихся условиях не существует, является, по мнению автора, верхом нигилизма. Поэтому, находясь между молотом «незавершенность научно-теоретических исследований» и наковальней «замалчивание необходимости практического использования различных аспектов феномена «риск»», автор предлагает ознакомиться с некоторыми фрагментами таких исследования в изложении монографического характера.
Термин «риск» активно и широко использовался и используется в повседневной жизни самыми разными категориями населения страны: домохозяйками, обычными (среднестатистическими) гражданами, государственными служащими, политиками, учеными, деятелями искусства, культуры и спорта и т.д. В настоящее время термин применяется в различных ситуациях для характеристики самых разных поступков, как отдельных граждан, так и их целевых групп, при описании прогнозируемости событий, явлений и процессов. При этом, часто возникающие споры, дискуссии и недоразумения, при формулировании характеристик субъектов, явлений и процессов, довольно эмоциональны, неоднозначны и разноплановы. Дело в том, что перечисленные выше условные группы подразделяются, в свою очередь, по возрастному и половому признаку, по уровню образования, опыту практической деятельности, элементарному умению и навыку обобщения разрозненных фактов, их композиции и декомпозиции, и имеющих весьма широкий спектр мнений и представлений о риске. Не говоря уже об отношении подавляющего большинства из них к его системному анализу. Поэтому зачастую в таких характеристиках присутствует, как обыденное его толкование, так и элементы научного. Терминологическая неразбериха и многообразие мнений в толковании риска заслоняет сущность предмета рассмотрения или спора, и не дает возможности получить объективную характеристику факта, события, явления, процесса, акта, действия, поступка, их динамики, тренда, закономерности и т.д. Предметная сущность объекта остается нераскрытой, не удается выявить причинно-следственные связи, их содержание и направленность, а то, что удалось выяснить общими усилиями — остается отрывочным, не полным, усеченным знанием, которое не в состоянии объяснить природу исследуемого объекта. Такие знания не могут являться научными, поскольку не отвечают, по крайней мере, трем гноссеологическим критериям, предъявляемым к научному знанию: истинность, интерсубъектность и системность. Следовательно, применять такие знания при планировани, организации и управлении процессами, имеющими значимость для отдельного человека, групп людей, социума и государства, крайне затруднительно и проблематично, а порой – и нецелесообразно. Применительно к Республике Казахстан обновление и совершенствование действующего планирования рисков (рископланирование) должно проходить в двух направлениях: 1) территориально – отраслевое управление рисками (производственными или технологическими); 2) нивелирование рисков, связанных с явлениями коррупции.
Первый тип рископланирования должен осуществляться отраслевыми министерствами и территориальными органами власти, самостоятельно, при постоянной методологической и организационно-консультационной помощи Уполномоченного органа. Одной из задач органа является сбор, обработка, хранение, анализ и моделирование рисков на следующие 6-8 лет на основе собранной информации (сроки, в конечном итоге, зависят от целого ряда причин, как внутреннего, так и внешнего характера). Успешное выполнение этой задачи позволит эффективно и оперативно вносить изменения в рископланы, в соответствие с реально складывающимися условиями.
Второй тип рископланирования направлен на противодействие коррупционным деяниям (в данном случае, вместо термина «деяниям», целесообразно было бы применить перечеь других названий, типа, «опасность», «угроза», «вызов» и др., что неизбежно повлечет необходимость приведения их определения и комментария). Он должен состоять из двух видов: а) определение и нивелирование коррупционных рисков; б) определение и нивелирование коррупциогенных рисков. Целью первого вида является выявление случаев увеличения вероятности рисков для государственных служащих при осуществлении действия (бездействия) провокативно коррупционного характера. Целью второго – максимальное сужение (уменьшение) возможностей для совершения противоправных деяний коррупционного характера в проектах правовых актов через выявление и устранение из них коррупциогенных дефектов.
Этот тип планирования должен осуществляться исключительно Уполномоченным органом, располагающим для этого соответствующими силами и средствами. Важнейшим рабочим подразделения органа по рискологическому планированию должен стать аналитический центр, анализирующий соответствующую информацию из различных источников: Антикоррупционной службы, Службы экономических расследований и т.д., а также общественных институтов, осуществляющих превенцию коррупции.
До тех пор пока рископланирование не станет составной и неотъемлемой частью работы Уполномоченного органа, противодействие коррупции будет лишено основного и централизованного движителя, способного генерировать регулярные импульсы по созданию атмосферы нетерпимости к коррупции.
Следовательно, речь должна вестись о формулировании на его основе более расширенного понятия — «коррупционный риск».
Итак, «Коррупционный риск – это осознанное поведение двух сторон («дающего» и «берущего») в условиях измеримой неопределенности, в равной степени, предоставляющей им возможность делать выбор при принятии решения об осуществлении (не осуществлении) противозаконной сделки и получения неправомерной выгоды».
Формулирование дефиниции «коррупционный риск» порождает новую проблему, требующую своего освещения и анализа. Речь идет об адекватности применения выражения «управления риском», в случае анализа коррупционного риска. Другими словами, правильно ли применять термин «управление» в словосочетании или выражении «управление коррупционным риском».
В классическом толковании наук, изучающих управление как процесс и управление процессом, термин «управление» формулируется следующим образом: « Управление — это процесс планирования, организации, мотивации и контроля, направленный на повышение эффективности функционирования объекта».
Не вдаваясь в детальный комментарий каждого из терминов, составляющих это определение, констатируем, что это процесс, целенаправленного повышения эффективности функционирования объекта. Под объектом понимается то, на что воздействует управление. В связи с этим, уместно задаться вопросом: «Что следует понимать под повышением эффективности коррупционной сделки, осуществляемой коррупционером и коррумпантом?». Совершенно очевидно, без всякого семантического и этимологического анализа, что с точки зрения интересов общества и государства, никакой речи о повышении эффективности коррупционных сделок не может идти. Это нонсенс! В противном случае, необходимо будет признать, что управление коррупционным риском – это процесс создания благоприятных условий для коррупционера и коррумпанта при получении ими неправомерной выгоды. Коррупционному риску подвергаются именно эти субъекты, но, ни в коей мере, ни общество и государство, не законопослушные предприниматели и граждане. Поэтому, употребляя выражение «коррупционный риск» мы должны понимать, что это только риск «дающего» и «берущего» и управлять этим риском могут исключительно они. Но, ни общество, ни государство. Общество и государство могут только нивелировать (устранять и нейтрализовывать) условия, причины и обстоятельства, способствующие проявлению возможности совершения коррупционных деяний. Следовательно, выражение «управление коррупционным риском» является не корректным, но применительно к риску вообще – вполне сочетаемым и адекватным. В отношении же коррупционного риска, если речь идет о системе мер по противодействию коррупции, корректным следует употреблять выражение «нивелирование (устранение, нейтрализация) коррупционных рисков». Коррупционер же и коррумпант имеют полное моральное право пользоваться выражением «управление корррупционным риском» ибо только они им и управляют.
Коррупционный риск и коррупциогенный риск имеют различную направленность, с точки зрения построения мер противодействия коррупции. В первом случае, следует понимать, что противодействие коррупционным проявлениям должны иметь, в своей основе, как можно большее расширение возможностей, в виде доступа к информации, сужающей неопределенность, при выборе субъектами своего отношения к противозаконной сделке и получения неправомерной выгоды. Чем большее у них поле возможностей по устранению неопределенности, т.е., чем большим объемом актуальной информации о последствиях получения неправомерной выгоды государственными служащими, имеется в каждодневном потоке информации, по аналогичным сделкам, тем меньшая вероятность благоприятного исхода, Как учит опыт других, риск удачного осуществления сделки и получения выгоды крайне ничтожен. Во втором случае, ситуация противоположная – основной задачей мер по противодействию коррупции должно являться такое проведение антикоррупционной экспертизы, которое сводило бы до минимума риск государственного служащего по конструированию правовых дефектов в проектах правовых актов.
Резюмируя вышеизложенное по этому пункту, следует сказать, что в экспертном заключении по результатам научной антикоррупционной экспертизы, могут присутствовать (может быть, они даже необходимы) результаты исследований коррупционного и коррупциогенного рисков в виде справочного материала, показывающего роль каждого из коррупциогенных факторов и дефектов в формировании коррупционного поведения и противодействия ему. Но, ни в коем разе, нельзя требовать проведения таких расчетов от эксперта. Он чисто физически не в состоянии их выполнить, поскольку не обладает необходимым объемом представительной информации (в целом по стране, за определенный период времени, от всех экспертов и т.д.), не имеет единой методики, ограничен достаточным количеством времени и т.д. Главное – такой расчет не входит в его обязанности. Вся работа в этом направлении должна выполняться научно-аналитическим подразделением.
4.Оставляя за рамками настоящей статьи некоторые примеры, считаю необходимым осветить, в качестве примера, научные исследования, связанные с понятием «качество научной антикоррупционной экспертизы» и его производными: «качество консолидированного экспертного заключения»; «качество индивидуального экспертного заключения»; «качество эксперта».
Основной причиной внимания к этому вопросу считаю абсолютную некомпетентность представителей государственных органов, в первую очередь, Министерства юстиции, Агентства РК по противодействию коррупции, Правительства РК, Парламента РК, а также научного сообщества, общественных организаций и т.д., бесприкословно, беспочвенно и безответственно утверждавших, в свое время, и продолжающих делать это, в настоящее время, что научная антикоррупционная экспертиза проектов НПА, проводившаяся в стране в 2009 — 20014 годах, являлась «некачественной», «недостаточно качественной», «требующей коренного повышения качества», «слабо подготовленной в качественном отношении» и др. Это далеко не весь перечень «комплиментов», в адрес той научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА. При всем уважении к статусу той или иной персоны, беспощадно приклеивавшей ярлыки экспертизе, у автора отсутствует малейшее уважение к их умению самоконтролировать свой словесный поток, хотя бы одним вопросом самому себе: «А какими доказательствами это подтверждается?». Предлагаю читателю провести, совместно со мной, несложные арифметические подсчеты, оставаясь на абсолютно нейтральной позиции.
Итак, за указанный период на научную антикоррупционную экспертизу было направлено 35 575 проектов НПА различной юридической силы, по которым проведено 53 333 экспертиз и в процессе которых выявлено около 200 000 коррупциогенных факторов. Спрашивается, кто располагал какими-то нечеловеческими способностями, чтобы охватив единым взором это «громадье», сделать вывод о некачественности процесса экспертизы? Автор сознательно облегчил задачу такому «интеллектуалу» тем, что опубликовал эти данные, которые в свое время не освещались нигде, никогда и никем. Как можно было утверждать о качестве процесса не имея ни малейшего представления о его количественных параметрах? Что же было на самом деле такое, что позволяло утверждать о «низком качестве экспертизы»? Было, на самом деле, десяток, пускай даже два десятка, рекламаций от разных инстанций и различных представителей власти, на индивидуальные экспертные заключения разных экспертов! Читателю предлагается, как говорят в таких случаях, самому уловить разницу между общегосударственным процессом экспертизы и небольшим частным случаем – претензией к индивидуальному экспертному заключению. Это все равно что утверждать, что автомобильные шины всемирноизвесной фирмы «Мишлен» некачественные, на том основании, что шина на вашем автомобиле спустила, после того, как вы проехали по сельской дороге, богатой на гвозди.
Рассуждаем дальше. За шесть лет было произведено 53 333 консолидированных экспертных заключений, если в одном таком заключении использовалось три индивидуальных экспертных заключения (как минимум!), то тогда общее количество индивидуальных экспертных заключений составит 160 000 штук или почти 27 000 заключений в год (160 000 : 6 лет). Чтобы прочитать 27 000 индивидуальных заключений в год необходимо каждый день знакомиться с содержанием 74 экспертных заключений, т.е. практически по 10 замечаний в час, по 6 минут на замечание. Отсюда следует, что прочитать все экспертные заключения за год, одним «интеллектуалом» даже со лбом в два этажа, практически невозможно! Какое же количество экспертных заключений реально может прочитать в течении года высоколобый «интеллектуал»? Не больше 1%, т.е. не больше 270 индивидульных экспертных заключений, занимаясь, параллельно, другими видами деятельности. Но, тогда на каком основании мнение о состоянии 1% экспертных заключений (даже, если они все не понравились «интеллектуалу») переносится на все 100% индивидуальных экспертных заключений, представляющих общегосударственный процесс научной антикоррупционной экспертизы? После этого уместно задаться вопросом об уголовно-правовой характеристике такого поведения «интеллектуала».
И самое главное. А какой смысл вкладывал каждый выоколобый «интеллектуал» в понятие «качество научной антикоррупционной экспертизы»? Если читатель ответит, что понятие «качества» зависело от высоты лба «интеллектуала», то он будет абсолютно прав. Прав потому, что понятия « качество научной антикоррупционной экспертизы» отсутствовало в прошлом, отсутствует в настоящее время, и будет отсутствовать в ближайшем будущем. Нет определения этому феномену! Процесс экспертизы осуществлялся на протяжении шести лет, а параметров, каким-либо образом его характеризующим, не было!
Дело в том, что научное знание рассматривает понятие «качество» чего-либо, как набор, перечень определенных «количеств» в соответствующих пропорциях и соотношениях. Каждый из нас, говоря о качестве автомобиля «Мерседес», подразумевает в первую очередь его свойства, измеряемые количественно. Например, долговечность двигателя или подвески в количестве лет эксплуатации, шум двигателя в количестве децибел, им продуцируемым, скорость автомобиля в км/час, расход топлива в литрах на 100 км и т.д. Сравнивая эти количественные показатели, с аналогичными показателями автомобиля «Москвич», мы приходим к выводу о преимуществах одного автомобиля перед другим, называя их одним термином «качество». Представления о сравнительных количественных характеристиках того же «Мерседеса», можно получить, если такие сравнения проводить регулярно во времени, и тогда можно вывести некую закономерность их изменения, т.е. только после этого можно оперировать термином «качество».
Применительно к процессу научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА, научные исследования по проблематике «качество», начались в 2012 году и продолжались до второй половины 2014 года, о чем регулярно извещалось в бюллетене «Сарапшы/Эксперт». В результате исследований был установлен перечень факторов, характеризующих процесс экспертизы, определены количественные параметры этих факторов, а также определены количественные соотношения факторов, позволивших выявить градации качества научной антикоррупционной экспертизы: «отличное качество»; «хорошее качество»; «удовлетворительное качество».
В виду того, что эти параметры характерны исключительно для процесса экспертизы, проводившейся в 2009-2014 годах, отсутствует целесообразность их опубликования в настоящей статье, тем более, что они публиковались в бюллетене «Сарапшы/Эксперт», а также освещались автором в научных статьях и докладах. Их повторная публикация в настоящей статье неоправданно увеличила бы ее объем, и без этого уже чрезмерный.
Завершая обзор тематитики научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА, следует, в качестве резюме, ответить на вопросы о месте, роли и значении экспертизы в противодействии коррупции, вынесенных в заглавие статьи.
Итак, место научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА, в системе мер противодействия коррупции, состоит в выявлении и устранении правовых предпосылок в виде дефектных конструкций и формул в проектах НПА (коррупциогенных факторов), способствующих проявлениям коррупции в будущем, и, таким образом, совершенствованию национального нормотворчества.
Роль научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА определяется высокой эффективностью и результативностью использования ее обобщенных результатов на национальном уровне для совершенствования превентивных мер противодействия коррупции.
Значение научной антикоррупционной экспертизы проектов НПА имеет не только существенное влияние на формирование антикоррупционной политике в стране, что важно, но также содействует развитию отраслей национального права и юриспруденции, их развития в соответствие с лучшими антикоррупционными стандартами и нормами.
Благодарен всем читателям, кто нашел в себе мужество дочитать настоящую статью до этого места! Польщен вашим терпением!
